Пометки редакторов-любителей на полях статьи Главного редактора МЦР Т.О.Книжник «Американская трагедия» — уроки, выводы, предостережения (опубликовано в журнале "Культура и время" № 2-2004; выдержки из статьи отмечены вертикальной чертой слева и приводятся по тексту, размещённому на сайте ).
Мы просмотрели эту статью, главным образом, с точки зрения редактирования — разумеется, в меру собственных познаний в этих вопросах.
Обращали внимание на то, насколько уместны употребляемые слова и выражения. Нет ли двусмысленности там, где она не предполагалась. Корректно ли передаётся содержание высказываний третьих лиц и цитат из документов. Насколько те или иные заключения согласуются со сказанным или процитированным ранее и с первоисточниками и т.д.
Другими словами, отмечали то, что обычно составляет основное содержание работы редактора, — то, что именно ему положено отслеживать и не пропускать в печать.
Утверждения автора статьи сопоставлялись в первую очередь с изданием: Е.И.Рерих. Письма. Т.1-5. М.: МЦР, 1999-2003 (для краткости —«Письма»), редактор-составитель Т.О.Книжник.
Извлекая — согласно совету автора — весьма поучительные уроки и выводы из этой статьи, мы вместе с тем не можем не видеть в ней и очень серьёзного предостережения.
По этой причине наши заметки сформулированы в основном в виде вопросов. Приносим свои глубокие извинения всем тем читателям, кому они могут показаться неуместными. И наше искреннее сочувствие тем, кто не испытывает к нам в этой связи ни малейшего сочувствия...
Разлад, происшедший в группе американских учеников Елены Ивановны и Николая Константиновича Рерихов в 1935 году...
«Разлад»?
Но разве разлады и нелады, мелкие и крупные, для преодоления которых всем сотрудникам приходится «снимать стружку» с себя, не есть неотъемлемая часть процесса ученичества?
Если же то, что копилось годами и прорвалось летом 1935 г., — «разлад», то, может, и 22 июня 1941 г. — «пограничный конфликт»?
«В группе американских учеников»?
Неужели суть происшедшего — в их отношениях между собой?
...узурпация Луисом Хоршем Нью-Йоркского Музея и содержащихся в нем бесценных полотен
«Узурпация... Музея и... полотен»?
Итак, в сентябре 1935 г. Николай Константинович Рерих вернулся в Кулу из Маньчжурской экспедиции.
Листая третий том «Писем», казалось бы, не так уж трудно проследить, как томительное ожидание приезда завершается в письме от 22 октября 1935 г. радостным: «...В пятницу [т.е. 18 октября] к шести часам вечера приехали наши» (Т.3. С.603)?
На его рабочем столе лежала накопившаяся корреспонденция, в числе которой было и письмо Президента Музея Николая Рериха в Нью-Йорке г-на Луиса Хорша от 7 августа.
А разве из Меморандума № 1 Н.К.Рериха от 21 октября 1935 г. не ясно, что письмо от 7 августа он получил в сентябре — когда ещё находился в Китае (Письма. Т.4. Приложение. С.453-54)?
Удивленный Рерих обратился к Хоршу с просьбой объяснить поконкретнее, о какой телеграмме идет речь и что он имеет в виду под «попустительством». И если ответа на первый вопрос он так и не получил, то в ответ на второй было получено письмо на официальном бланке Музея. ... Письмо было датировано 27 сентября 1935 г.
Это «облегчённое художественное» переложение Меморандума № 1?
Но ведь в этом Меморандуме, написанном на третий день по возвращении Н.К. в Кулу, уже содержится ответ на письмо от 27 сентября — не так ли?
И если Н.К. пишет: «...Я получил от г-на Хорша письмо, датированное 7 августа 1935 г. ... Я попросил его точно объяснить мне, какую телеграмму он имел в виду, а также привести конкретные доказательства моего попустительства. До сих пор я не получил ответа на этот вопрос» (Т.4. С.453), — с какой стати «исправлять» его? Что в письме Хорша от 27 сентября (Т.4. С.452) позволяет заключить, что оно написано «в ответ» на запрос Н.К.?
«Удивлённый» Рерих?
Если сам Н.К. и пишет во многих случаях именно о своём «удивлении», специально употребляя совершенно нейтральное слово, то когда разрушается создававшееся многолетними трудами, а у недавних ближайших сотрудников «едет крыша» (просим прощения за жаргонизм) — можно ли писать о его «удивлении» без всяких кавычек или пояснений?
А если, опять-таки, полистать упомянутый том 3 «Писем», то после всех подробнейших сообщений, которые Е.И. посылала к Н.К. вплоть до 4 сентября 1935г., разве в письмах от Хорша было или могло уже быть хоть что-то неожиданное для Н.К.?
«...которые отплатили мне враждебностью и подрывом за тринадцать лет усилий достигнуть единения и преданной службы. ...».
«Подрывом» чего?
«Достигнуть... преданной службы»?
Хотя переводчик здесь не указан, но, кто бы он ни был, редактору-то можно ли пропускать такое?
«... Отныне мы будем вести работу по пути высших принципов и этики, согласно высшим идеалам. ...
Поскольку г-жа Рерих отменила способ Указаний, назвав его "примитивным", вам нет никакой нужды посылать нам какие-либо Указания через любой источник.
P.S. Говоря "мы", я имею в виду г-жу Нетти С.Хорш, меня и мисс Эстер Дж.Лихтман» (Рерих Е.И. Письма. М.: МЦР, 2002. Т. 4. С. 452. Приложение. Перевод с английского Д.А.Тихомирова)
«По пути высших принципов»?
Способ — какой? Или чей?
«Указания через источник»?
«Я имею в виду... меня»?
Кто бы ни зарапортовался, разве такое годится? Если автор, то где же соответствующие примечания? Если переводчик, то, опять-таки, где же редактор?
Однако если такое не только публикуется, но и затем цитируется Главным редактором как нечто вполне нормальное, то, видимо, мы чего-то недопонимаем?
А что если это — сознательное молчаливое самопожертвование «группы московских учеников» с целью как можно ярче оттенить язык первоисточников?
Значит, продолжаем отмечать наиболее показательные знаки великой жертвы — вдруг кому-то это поможет избежать невольного плагиата?
А пока ненадолго вернемся в прошлое, когда все действующие лица, фигурирующие в этом письме, действовали воедино...
«Действующие... действовали»?
Итак, в сентябре 1920 года Н.К.Рерих вместе с семьей прибывает в Соединенные Штаты...
Мимоходом «поправляем» предыдущее рериховедение (октябрь 1920 г.)? И нет нужды ссылаться хоть на какой-то документик?
...все это было так необычно и пробудило из глубины сердца самые сокровенные мечты.
Это в переводе с какого?
Так образовалась группа американских сотрудников и учеников Е.И. и Н.К.Рерихов в составе семи человек, так называемый «Круг».
Снова и снова именуя членов Круга «американскими учениками Рерихов», мы ничуть не сомневаемся, что это правильно?
А встречается ли у Н.К. и Е.И. выражение «мои (или наши) ученики» в отношении сотрудников Рериховских обществ?
Употребляли ли они или Учитель словосочетание «американские ученики»? Или какие-либо ещё, по названию страны, где тот или иной из них живёт?
А сами члены Круга называли ли себя «американскими учениками»?
Неужели всё это случайно?
Зачем же тогда пытаться «систематизировать» историю посредством произвольных, если и не бессмысленных (с точки зрения действующих лиц) понятий?
...они получили... от духовного Учителя Рерихов... — духовные имена.
И Учитель — духовный, и имена — духовные?
Т.е. если кто-то, получив новое имя, забыл прежнее, а ему его напоминают и снова называют как раньше, то такое имя делается «духовным»?
...и самое главное — их жизнь получила смысл.
То есть раньше в их жизни смысла не было?
В 1926–1927 гг. Зинаида и Морис Лихтманы принимают участие в Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов, пройдя с ними по Алтаю и Монголии...
«Пройдя с ними по... Монголии»?
Это о том, что 29 марта 1927 г. они приехали к Рерихам в Улан-Батор, а 14 апреля, когда экспедиция двинулась по направлению к Тибету, отбыли из Улан-Батора обратно?
В марте 1930 года к Елене Ивановне в Кулу на несколько месяцев приезжает Нетти Хорш.
«В марте»?
А как же тогда Е.И пишет 7 апреля 1930 г.: «Через неделю О[яна] уже выедет встречать Птичку Востока, с волнением ожидаем ее...» (Письма. Т.1. С.93)?
И наконец, у нее дважды гостит Эстер Лихтман: в 1929–1930 гг. и с 3 января 1934 г. до первых чисел февраля 1935 г.
А как же в цитируемом чуть ниже письме Е.И.: «Вспоминается мне печальный эпизод во время первого пребывания О[яны] в нашем Ашраме. ... Случилось это приблизительно в феврале 31-го года...»?
И в письме от 21 августа 1931 г.: «Горюем отъездом О[яны] , она так стала нам близка!» (Т.1. С.237)?
Эстер Лихтман... держалась более достойно, нежели остальные сотрудники. Быть может, потому, что язва в ее душе таилась слишком глубоко, и требовались годы, чтобы она вышла наружу.
«...Слишком глубоко, и требовались годы...»?
А как же остережения 1923 г. в её адрес, цитируемые в статье чуть ниже?
Давайте будем объективны и попытаемся найти ответы на все эти вопросы.
«Объективны»?
Неужели кто-то может быть против?
Но только что же мы называем «объективностью»?
Своё искреннее желание дойти до истины?
Или «объективность» — это что наши «ответы на все эти вопросы», каковы бы они ни были, должны быть признаны «объективными»?
«Найти»?
Кому-кому, а пишущему-то эти ответы уж наверное известны, когда он берётся за перо?
Дошёл ли он до них собственными усилиями, разделяет ли позицию другого или же отрабатывает «заказ» — в любом случае задача как будто в том, чтобы объяснить либо как сам до этих ответов дошёл, либо постараться убедить читателя, что они обоснованны, не так ли?
В первом случае очень важен каждый кирпичик, чтобы всё построение с венчающими его выводами было прочным; в последнем же требуется заданные «ответы» подать как можно хлеще, а для обоснования хватает лишь затолкать «под них» столько всего, чтобы обычному читателю не разгрести, — так?
К тому же нельзя забывать о другом фундаментальном законе, распространяющемся на все сферы человеческой деятельности, — законе свободы воли, дарующем каждому человеку право выбора в той или иной жизненной ситуации.
«Законе, дарующем право...»?
Хорш... Его судьба как раз явилась олицетворением хорошо известного оккультного явления, когда человек, не сумевший преодолеть отрицательные качества своей натуры, срывался на самом пороге последнего достижения.
«Последнего» достижения? Т.е. выше уже и некуда? Что-то вроде «на пороге Нирваны»? И это именно про г-на Хорша?
...однако оказалось, что уже тогда... он не брезговал финансовыми спекуляциями.
«Спекуляциями»?
Стоит ли пускать такие мыльные пузыри, в которых каждый видит что хочет? Особенно сейчас в нашей стране?
Трудно строить какие-либо предположения...
...Но что же ещё остаётся делать добросовестному исследователю, когда основная масса документов по этому делу (письма, записки, дневники членов Круга) — опять за «железным занавесом»?
А «уроки» вперёд «выводов», не говоря уже о «предостережениях», вынь да положь прямо сейчас?
...., но возможно, что личная трагедия Нетти и Луиса Хоршей — смерть дочерей (в 1923 и 1929 гг.) также сыграла свою немалую роль в будущем разрыве: в тайне души они могли упрекать Рерихов за то, что те при их знании и предвидении не смогли предотвратить случившегося несчастья.
Интересно, чья же душа подсказала эти гипотетические упрёки, откуда они произрастают?
«Нутром своим чуем»? Или «не брезгуем умственными спекуляциями»? Или и то и другое?
Итак, если мы обратимся к документам, хотя бы к дневникам Зинаиды, то увидим... «...» (Фосдик З.Г. Мои Учителя. М., 1998. С. 231) (24 ноября). ... «...» (Там же. С. 233).
... «...» (4 июля 1929 г.). Тогда же... «...». И уже в 1934 году... в свои руки.
«...Хотя бы к дневникам Зинаиды»?
Как же это мы оказались в таком положении, что, когда необходимо воспользоваться материалами из Музея в Нью-Йорке, приходится выворачиваться чуть ли не наизнанку?
Разве не весь этот кусок написан по её изданным дневникам? Но если уж совсем не сослаться нельзя, то две ссылки на «них» — это уже предел?
Наша «объективность» проявляется и тут?
Итак, в первых числах февраля 1935 года ... Тогда же, в феврале, Учитель указывает Елене Ивановне, чтобы Луис Хорш и Эстер вошли в личный контакт с Генри Уоллесом, министром земледелия США и протектором Пакта Рериха, и работали с ним по Постоянному Комитету Пакта.
В феврале 1935 г.?
А разве это не было ясно ещё к 27 декабря 1934 г., когда Е.И. написала Г.Уоллесу: «...Доверенный мой передаст Вам лично моё послание» (Письма. Т. 2. С. 541)?
До этого с ним общалась только Франсис Грант, которая, откровенно говоря, не слишком хорошо справлялась с порученной ей миссией...
На откровенность — откровенностью?
Неужели, по убеждению автора, среди читателей статьи практически не будет таких, кто заглядывает в «Письма», изданные МЦР, или способен хоть что-то оттуда усваивать?
А потому даже и воспоминания о содержании этих томов для них будут откровением? И уж тем более — воспоминания Главного редактора?
В связи с этим важным поручением Эстер берет с собой письмо Елены Ивановны к Уоллесу, а также несколько чистых листов бумаги с ее подписью — на случай, если в английском изложении окажутся неудачные обороты и будет нужно их исправить.
К «Уоллесу»?
Разве можно не заметить, что, при всей важности передачи письма Е.И. к Уоллесу, важнейшим было всё же не это, а личная передача другого письма Е.И., которое Э.Лихтман повезла с собой, — письма к президенту Рузвельту от 4 февраля: «Это послание будет передано Вам через мою верную посланницу...» (Письма. Т. 3. С. 62-64)?
«Несколько» чистых листов?
В английском «изложении»?
В «Письмах» мы нашли семь упоминаний об этих чистых листах (1935: 24.6, 8.11, 3.12, 31.12 — Т.3. С.352, 633, 676, 724; 1936: 7.1, 14.2, 6.11 — Т.4. С.5 (перевод Т.О.Книжник), 54 (перевод Т.О.Книжник), 392): всем американским сотрудникам, а также адвокатам неизменно говорится, что листов было в точности два, — к чему же превращать их в «несколько»?
Для чего же были они даны?
«Напомню, что О[яна] имеет два чистых листа с моей подписью, данных ей на тот случай, если бы по прочтении моего письма от 4 февраля Порума нашла бы в переводе некоторые неудачные обороты, то О[яна] могла бы исправить и переписать на запасные листы» (24.6.1935; в письме речь идёт только о Рузвельте, Уоллес не упоминается);
«Когда белок[урая] особа уезжала отсюда с моим посланием, которое было переведено ею... явилось сомнение в удачности некоторых выражений. Тогда я дала ей два чистых листа со своею подписью на тот случай, если г-жа Леви по прочтении письма найдет неудачные обороты и нужно будет переписать. Эти два листа они мне не вернули» (3.12.1935; речь идёт о послании к «сыну», т.е. Рузвельту, предыдущие письма к которому передавались через его мать); —
помимо всего прочего, где же здесь хоть тень английского «изложения»?
Сама по себе ничего секретного или обидного эта телеграмма не заключала, но получилось так, что Франсис... узнала о ней постфактум, и с ней приключилась настоящая истерика. Чтобы как-то наладить отношения между сотрудниками, Елене Ивановне приходится послать ей немало утешительных писем.
«Немало»?
Подробности, связанные с этой телеграммой (Письма. Т.3. С.211-12, 217-18), позволяют понять, чем вызвано единственное письмо Е.И. к Ф.Грант, почти целиком связанное с этим эпизодом, хотя сам он и не упоминается (24.4.1935. С.216-17): письмо предостерегающее, взывающее к её сердцу и разуму, вразумляющее, — но можно ли назвать его «утешительным»?
В следующем письме Е.И. к Ф.Грант (5.6.1935. С.296-97), написанном по получении ответа от неё, только первый абзац посвящён «закреплению» более-менее «утешительных» результатов предыдущего письма, и больше история с этой телеграммой в письмах Е.И. к ней даже косвенно не всплывает; — это и означает «немало»?
...Л.Хорш пишет Е.И.Рерих: «...В ответ на Ваше письмо о том, что Вам жаль, что мы лишили Модру доброй вести о подписании Пакта в Белом доме...
...По последним письмам видно, что, несмотря на наши огромные усилия и успех, Вы потеряли доверие к нам и, похоже, отстаиваете Франсис» (... Перевод с английского Д.А.Тихомирова).
«Лишили... доброй вести»? На каком же это наречии?
«Отстаиваете»? А лучше бы её «сдать»?
«Я честно пишу Вам об этом деле ввиду моего высочайшего уважения к Вам. Мы прилагаем все наши усилия и сердце, чтобы выполнить доверенную нам Миссию и прославить имя У[чителя], и очень огорчимся, если внешние влияния затруднят и замутят наши прекрасные взаимоотношения...» (... Перевод с английского Д.А.Тихомирова).
«Честно»?
«Прилагаем... усилия и сердце»?
«Замутят наши... взаимоотношения»?
И вот в один прекрасный день Эстер приходит в голову мысль, зачем ей... нужны «посредники» вроде Н.К. и Е.И.Рерихов, к тому же живущие в далеких Гималаях?
Опять измышления (сиречь умственные спекуляции)? Ну зачем нужна непременно мысль, когда имеется «прямой провод»?
А теперь прочтём дословно: «в один прекрасный день...», — это шутка?
Или естественный признак того, что перед нами — сказка-быль, в которую перенесены главные действующие лица?
«... Конечно, Р[адна], и Модра и Авирах ничего не знают, многому удивляются. Но пока нет отмены, и потому молчу» (Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 326).
Надо сказать, что слово «удивление» было не совсем точным лексическим эквивалентом того, что переживали и испытывали все это время Зинаида, Морис и Франсис.
«Многому удивляются» — самая нейтральная и краткая формулировка, не так ли?
Но, может быть, на месте Е.И. кто-то написал бы «точнее»?
Затем Хорш объявил, что, поскольку Елена Ивановна и Николай Константинович в отсутствии и не могут подписывать документы, следует рассмотреть вопрос об изъятии их из Правления.
«Изъятии» их из Правления?
А может, «вынутии»?
Странно читать все эти меморандумы, это письмо, адресованное президенту США, пронизанное отчаянием, болью, недоумением...
Как же так?
Неужели, своими руками издав «все эти меморандумы...» (Письма. Т.4. С.453-478), можно до такой степени не понимать их суть?
Когда в сражении за Культуру Н.К. остаётся именно деятелем Культуры и пользуется средствами исключительно культурными, то нам это до того «странно», что мы не стесняемся в этом признаться?
Видим в его обращениях «отчаяние», «недоумение»?
И не видим, что перед нами — великий пример того, что значит «уметь сражаться за Культуру» даже в самых тяжелейших условиях?
Неужели мы так привыкли орудовать секирой, что во рту, о которой столько предупреждала Е.И., а по-другому сказать — клыками и когтями, что отказаться от этого нам уже не по силам?
И в этой жизни так и не отважимся хотя бы попробовать последовать примеру Н.К. и призывам Е.И.?
В таком случае разве притча про отшельника с мышами и голубями из «Криптограмм» — не про нас?
Казалось бы, уже та чудовищная несоизмеримость между человеком высочайших духовных устремлений, выдающимся деятелем искусства и культуры, всемирно известным художником, ученым, общественным деятелем — с одной стороны, и беспринципным мошенником, подделывающим документы, наглым вором, крадущим чужую собственность, — с другой, ставит под вопрос результативность подобных меморандумов.
У Е.И. — «несоизмеримость положения Артура и Шельмы» (6-7.9.1936. Т.4. С.339), «несоизмеримость между злым невежеством и культурным строительством» (12.12.1936. Т.4. С.374); пожалуй, не хуже?
Но всё же «разворачиваем», приделываем конец, и вот «несоизмеримость ... ставит под вопрос результативность», — это как?
Кстати, формулировка для аннотаций или отечественных энциклопедий встык с обличением мошенника — это, по-нынешнему, ноу хау?
«Деятелем искусства и культуры»?
А разве искусство не составная часть Культуры, как понимал это Н.К.? Или тут не Культура, а именно культура с маленькой буквы, в которую искусство не входит? И имеется в виду, что Н.К. был деятелем этой «культуры с маленькой буквы»?
«Вором, крадущим чужую собственность»?
Это из толкового словаря? Никак мы уже при коммунизме? Не знаем, что такое «вор», зато по части культуры... — только с какой же буквы?
Разве наука не дошла уже и до «культуры ненависти»?
Так шаг за шагом разрушалась вера Е.И. и Н.К.Рерихов в страну, на благо которой они работали шестнадцать лет...
... и, надо понимать, «крепла их вера в СССР»?
А разве они не работали всегда и везде на благо всего мира?
«Шестнадцать лет»?
А что, затем перестали?
Или никак не вмещается, что всё равно не перестали?
... которой принесли лучшие результаты своего творчества и о которой говорили так, как дай Бог говорить истинным американцам.
Это мы — им, от щедрот нашей «культуры»?
И кто истинный американец, а кто нет — нам, разумеется, виднее?
И снова вопросы... Почему процесс был проигран, несмотря на то, что сами Рерихи и их Учитель были ТВЕРДО уверены в победе?
«Их» Учитель?
Это не оговорка? Или, так сказать, наша беспристрастность судии?
«ТВЕРДО уверены»? А бывают уверенные нетвёрдо?
И кто-то убеждён, что в точности знает всё, что мог иметь в виду Учитель, говоря то-то и то-то?
Вот Учитель говорит: «Тысячелетия не смоет такой-то свои предательства», — значит, и мы поспешим присоединиться к справедливому приговору: «Собаке — собачья смерть!»?
Ну а когда окажется, что слова Учителя были «не гробовым гвоздём, а лучом врача», суровым окликом, после которого «такой-то» сделался одним из столпов движения на последующие 60 лет, — куда денемся мы со своим «пониманием»?
Попробуем проанализировать основные причины поражения.
«Проанализировать»?
Это когда под список заготовленных «выводов» подводятся те или иные цитаты?
«Поражения» — или «поражения в этом судебном процессе»?
«Победа» и «победа в судебном процессе» — одно и то же?
Нам ли забывать, как Кутузов отступил после Бородино?
Плаут, Дэвис, Миллер, Милликан, Фрида, Александр, Генри, Лейк, Сибюри, Келли — в этих именах постоянно сменявших друг друга адвокатов, представлявших Рерихов и их сотрудников, нетрудно и запутаться...
И то сказать, уже двоится — разве адвокат «Миллер» в переписке не есть Милликан (ср.: Письма. Т.4. С.203, 220, 226, 231, 250, 251, 256, 260)?
«Трудно сейчас найти адвоката, который бы заинтересовался таким делом без солидного гонорара», — честно признавалась Елена Ивановна (15 февраля 1938 г.).
«Честно»? Т.е. надо понимать так, что бывало и иначе?
«Признавалась»? А до того «скрывала»?
«Конечно, если бы у нас были средства пригласить большого адвоката, — честно признается Елена Ивановна, — то, конечно, все приняло бы иной оборот».
«Признаётся» (что средств нет) проходит, но опять «честно»?
Или тут всё та же «беспристрастность судии» в деле Артура и Шельмы?
Безусловно, адвокаты могут быть слабыми, бездарными, неграмотными в профессиональном смысле, да и просто малокультурными людьми, в глазах которых музей не имеет никакой ценности, в отличие, скажем, от кинотеатра или стадиона.
Слегка потоптаться по невеждам — ну что может быть пользительней и приятней для лица, не чуждого культурности?
Однако многое зависит от того, насколько хорошо им объяснили суть дела те, кого они наняты защищать.
Ну вот, скажем, лицо самое что ни на есть культурное изо дня в день объясняет такому: «Пойми же наконец, малокультурная ты чужеземная личность, музей имеет материальную ценность не меньшую, чем стадион» (хотя причём тут стадион?), — поймёт?
А если, напротив, иноземный Голый Король наймёт в адвокаты кого-то из наших: «Мы — Король в Натуре, в просторечье Царь Природы, строчи, чтоб никто в сём не сумлевался!», — наш-то неужели не справится?
Если мы обратимся к письмам Елены Ивановны и посмотрим, какие напутствия дает она сотрудникам перед битвой...
«Перед» битвой, которая длится годами?
Таких примеров — великое множество.
«Примеров»? Для нужд автора статьи?
А может, всё же призывов?
...когда и будущие предатели, и преданные сотрудники еще пребывали по одну сторону баррикад.
«Преданные» — понимай хоть так, хоть эдак?
Но одно дело — в «мирные времена», другое — когда злодеи Хорши и Эстер уже находятся на противоположной линии фронта...
«Мирные времена» — это когда все «по одну сторону баррикад»?
«Злодеи» — это... ах да, у нас же сказка-быль?
«На противоположной линии фронта» — это когда одних отправили на Восточный, а других на Западный?
...и на их «козни» уже нельзя сослаться.
Раз «козни» в кавычках — то, видимо, надо понимать, что на самом деле никаких козней со стороны г-на Хорша никогда не было?
Всюду речь идет именно о единении между оставшимися сотрудниками, чьи собственные интересы были попраны!
«Собственные» — это сугубо личные?
А все прочие — те, извините, никакие не собственные?
К сожалению, несмотря на объективные обстоятельства, которыми можно считать некомпетентность адвокатов, продажность судей и общее падение нравов в мире...
«Общее падение нравов в мире»?
В смысле — «во всём мире», т.е. Арктику и Антарктику включая?
Или «общее» относится ко «всем нам» (за исключением, как водится, того, кто так остро подметил это «объективное обстоятельство»)?
..., сами «потерпевшие»...
«Потерпевшие» в кавычках — т.е. никакие они на самом деле не потерпевшие?
...сделали все от них зависящее, чтобы эта победа никогда не состоялась.
Вы спросите, как такое может быть? Не противоречит ли это здравому смыслу?
Нет, лучше конкретней: «Кто, в конце 30-х, мог бы высказать такое по адресу всех ближайших сотрудников Е.И. в Америке?» — кто кроме г-на Хорша и его компаньонов?
Тогда как Франсис, за пятнадцать лет работы так и не удосужившаяся выучить русский язык, с грехом пополам выпустила только четыре книги, уровень которых оставлял желать лучшего.
«Не удосужившаяся»?
Неужто можно не замечать, что оценка, уместная в определённой ситуации из уст Е.И. по адресу своего сотрудника и только в кругу сотрудников, — в наших устах сегодня звучит форменной дикостью?
«С грехом пополам выпустила только четыре книги, уровень которых оставлял желать лучшего»?
До какой же степени редактор и переводчик должен быть «ТВЕРДО уверен» в том, что из-под его-то пера каждая буква — на вес золота, чтоб высказываться в адрес своего предшественника таким образом?
Кроме своей исключительной медлительности, она могла запросто потерять десяток-другой страниц или объединить начало одного параграфа с концом другого и т. д.
Последнее касалось рукописных или машинописных экземпляров, и это было относительно нетрудно поправить, не правда ли?
А ну как и у нас, при нашей непревзойдённой продуктивности, такого же «добра» всплывёт в избытке — но уже в многотысячных тиражах?
...Далее Франсис поступает как настоящая собака на сене.
А если отвлечься от личностей — такой «друг человека» сильно отличается от уже помянутых мышей и голубей?
Или они бывают и в одном лице?
Но откуда только берутся такие неразумные люди, почему не берут пример с организации, где служит автор статьи?
Неужели кто-то ещё может сомневаться, что в МЦР копии всех материалов из Наследия общедоступны?
Если же кому-то трудно добраться до Москвы, можно обращаться прямо к Т.О.Книжник по электронному адресу ... — и Вам непременно вышлют всё, что Вас интересует, в просканированном виде; не так ли?
Ее родственник устроил ее работать в какой-то журнал, где она зарабатывала неплохие деньги,
А бывают и «плохие»?
Это когда недоплачивают? И приходится перебиваться «хлебными» статейками?
Более чем странно повел себя в критической ситуации и Морис Лихтман, муж Зинаиды. Так, в 1936 году он не явился на важное судебное заседание....
Сказанное Е.И. о сотруднике и в кругу сотрудников — опять «от себя» и на толпу?
Голос «из толпы»: «Более чем странно», что бедняга ещё не привык к таким вещам, когда родная сестра делается невменяемой и превращается в заклятого врага? И что, при таком её состоянии, надо ещё и на судебном заседании лично свидетельствовать против неё? У вас, видимо, такое в порядке вещей?
В его редких и лаконичных посланиях жене, оставшейся на поле битвы без поддержки... — нет ни слова о процессе, сотрудниках и когда-то горячо любимых (очевидно, на словах) Наставниках.
«Очевидно, на словах»?
Злосчастная секира вместо разума?
И где же можно увидеть все его письма к Зинаиде, кроме как в Музее в Нью-Йорке, от которого кое-кто — «как от ладана»?
Е.И. так написала о нём Зинаиде 2.9.1948 г.: «Катрин прислала извещение о смерти Мориса. ... Послали Катрин телеграмму, прося ее переслать наши соболезнования его жене, ибо не имеем здесь ее адреса. На последнее письмо его я не ответила... Мне так тяжело, что я ему не ответила! Наш Любимый всегда отвечал ему. Не могу простить себе, что не послала ему слóва сердца, и кто знает, может быть, он очень нуждался в нем? Все эти дни думаю о нем и посылаю добрые мысли. Конечно, ему будет там легко. Его любовь к Учению и преданность делам приведет его к В[еликому] Вл[адыке]. Много станет ему ясным, и он устремится к новой лучшей, подвижнической жизни. Ведь для истинного последователя Учения жизнь без подвига лишена значения и красоты» (Письма в Америку. Т.3. С.77), —
и тем не менее кто-то убеждён, что ему знать лучше?
Все его мысли сконцентрированы исключительно на своем драгоценном здоровье. Это воистину постыдное бегство очевидно послужило причиной того, что брак Зинаиды и Мориса вскоре распался.
«Воистину постыдное бегство»?
А может — воистину постыдный «анализ», где вместо подлинных документов вполне пригодны пустые «очевидно»?
Зинаида сражается до последнего... И все же она не была в одиночестве. В тяжелые времена она обрела новых сотрудников — двух братьев — Дедлея и Жина Фосдиков.
«Новых»?
Разве из «Писем» не видно, что к началу 1935 г. оба они уже были в числе сотрудников, наиболее близких к ней (Т.3. С.144, см. также С.7, 44; Т.2. С.22-23, 218)?
Майор Фэлпс Стокс... американка Кэтрин Кэмпбелл...
И больше никого достойного упоминания?
Поистине, кто доселе был способен на столь глубокий анализ, в котором к тому же с такой любовью и состраданием излагаются слабости сотрудников и всем выносятся такие мягкие приговоры?
И наконец, плечом к плечу с ней сражается человек, который не входил в Круг американских учеников и всегда держался от него на расстоянии (после внимательного ознакомления с эпистолярным наследием Е.И.Рерих и З.Г.Фосдик так и хочется сказать: и правильно!). Этот человек... Кэтрин Кэмпбелл...
«Не входил в Круг американских учеников... всегда держался от него на расстоянии... (и правильно!)»?
И это — «после внимательного ознакомления с эпистолярным наследием Е.И.Рерих и З.Г.Фосдик»?
С начала 20-х (когда К.Кэмпбелл ещё не было среди сотрудников) и до 1935 г. существовал в неизменном составе «Круг» из семерых (перечислены в «Письмах», т.1, с.39), не так ли?
В «круг американских сотрудников» К.Кэмпбелл, конечно, уже входила к 1931 г. (см. «Письма». Т.1); в «круг американских учеников» — надо понимать, с 1935 г. (см. «Письма». Т.3; также Т.4, 5)?
Значит, «Круг американских учеников» здесь должен означать Круг — до 1935г.?
Но разве из «Писем» не ясно, что период 1931-1935 гг., когда Е.И. не писала К.Кэмпбелл более трёх лет, был далеко не безоблачным в её жизни, раз понадобились грозные предупреждения Учителя (Т.3. С.61-62)?
И когда, на фоне беспрестанных призывов со стороны Учителя и Е.И. к единению среди американских сотрудников, мы берёмся заявлять, что, мол, «правильно», если кто-то из них в это время «держался на расстоянии», — то впору усомниться, в своём ли мы уме?!
«Так и хочется сказать: и правильно!»?
А мы отдаём себе отчёт, кому же это на самом деле «хочется»?
...Кэтрин... сразу же приняла сторону Рерихов в длительном и безнадежном деле с Хоршами...
«Безнадёжном»? С чьей же, интересно, точки зрения?
С точки зрения пишущего сегодня, который «прозревает» все события на десятилетия вперёд?
Были ли дружны Зинаида и Кэтрин на самом деле? ...если случалось так, что Кэтрин уезжала из Нью-Йорка по каким-то своим делам, подозрительная Зинаида видела за этим исключительно бегство от судебных хлопот и нежелание оказывать материальную помощь (о чем, разумеется, сразу же сообщалось Елене Ивановне).
И как же тут не вспомнить прекрасную притчу о слепцах и слоне?
И если результаты попыток обойти Зинаиду и некоторых других «с разных сторон», так сказать, налицо, то в отношении Кэтрин эта задача вообще оказалось непосильной?
Ну а когда палеонтолог, описывая невиданного прежде гиганта, норовит ещё и потявкать на необъятное ископаемое, то в этом, наверное, сказываются уроки, усвоенные ещё от дедушки Крылова?
И бедной Елене Ивановне каждый раз приходилось...
Бедные, бедные бедняги, ну как не пожалеть их, способных называть Е.И. «бедной»?
Но только вдруг мы неправы и они в прошлых воплощениях были её матерью или бабушкой?
... усмирять своего чересчур ревностного Верного Стража и пускаться в объяснения...
«Усмирять»?
«Пускаться в объяснения»?
Как ни прискорбно констатировать сей факт, но единения, хотя бы даже внешнего, о котором Елена Ивановна буквально умоляла своих учеников в каждом письме, которое Учитель называл необходимым условием для победы, среди «преданных сотрудников» никогда не существовало.
«Преданные сотрудники» — то ли от «предательство», то ли от «преданность», да к тому же в кавычках... — ба, да кто ж всё это говорит?
Уж не сам ли г-н Хорш?
Не желаете, уважаемый, и слышать ответа Е.И.: «Но я протестую, ибо помню часы и дни такого единения» (24.6.1935) — который уже цитировался в статье чуть выше?
Так это Вы, г-н Хорш, так старательно «размазываете» американских сотрудников Рерихов?
Ну кому же ещё, скажите на милость, их тени не дают покоя? А Вам, помнится, эти, казалось бы, ни к чему не годные «сотруднички» так и не дали торжествовать победу?
Пожалуй, это один из самых главных уроков «американской трагедии», разыгравшейся в далекие тридцатые годы прошлого века.
Браво, браво, г-н Хорш! и как это Вы так замечательно придумали, чтобы ещё и «американская трагедия» — в кавычках?
Никоим образом не хочу добавлять светлые тона к мрачным портретам Хоршей и Эстер Лихтман...
Как будто потихоньку «приходим в себя»...?
... (свой выбор они сделали совершенно сознательно, и никакое оправдание здесь в принципе невозможно)...
...и вот тебе раз, уже в Судиях на Страшном Суде?
... но среди того обилия грязи и клеветы, которое они щедро излили на своих бывших коллег, оказались и совершенно справедливые, заслуженные обвинения — и не только в том, что «единения между сотрудниками никогда не существовало».
«Совершенно справедливые, заслуженные», что бы там ни говорила Е.И.?
О дух лукавый, неужели не уймёшься?
По третьему разу за своё?
Когда нечто произносится именно как обвинение собрату, который, при всех его недостатках, искренне стремится к общей пользе, — разве одно это не есть уже несправедливость?
На протяжении тринадцати лет они действительно были вынуждены работать в негативной атмосфере, создаваемой «некоторыми Попечителями», как язвительно именует Зинаиду и Франсис Луис Хорш.
В бытность свою сотрудниками основанных Рерихами культурно-просветительных учреждений, участники будущего «криминального трио» действительно то и дело сталкивались с поведением, совсем не приличествующим «высокопринципиальным ученикам Света». Постоянные истерики и необоснованные амбиции Франсис Грант, ревность Зинаиды по поводу поездок Нетти и Эстер в Кулу, ее как бы оплошность со студией Эстер в новом здании Мастер-Института (имея плохое зрение, Эстер получила самую темную студию), сваленная на Николая Константиновича, открытое недовольство тем, что Учитель высоко отзывается о чете Хорш...
Блестяще, поистине блестяще, г-н Хорш! — и кто бы ещё, кроме Вас, смог так устроить, чтобы всё это не от себя, а как бы от лица «объективного» исследователя?
И ведь как мастерски исполнено: «криминальное трио» — в кавычках, «высокопринципиальные ученики Света» — в кавычках! — ну разве не шедевр?
Как знать, быть может, именно эти камушки, полученные будущими предателями от «любящих духовных сестер Модры и Радны», окончательно подтолкнули их к той черте, после которой возврата быть не может.
«Как знать»?
Неужто запамятовали, откуда вообще «мы знаем» про эту историю?
Или, когда у «них и их Учителя» чего-то недостаёт, почему бы не расцветить нашу сказочку разными «камушками», хоть и от самого г-на Хорша (лишь бы без огласки)?
Конечно, ни Франсис, ни Морис, ни тем более Зинаида НЕ были предателями — это самое главное.
Никак сгинула нечистая сила?
Или, скорее, затаилась?
Иначе, выходит, можно числить себя в профессиональных редакторах и не чувствовать, что неспровоцированное заявление: «Такой-то не был предателем, убийцей и т.п.» — одна из изощрённых форм оскорбления?
Разве язык наш повернётся произнести про достойного и близкого нам человека: «Многоуважаемый (или дорогой) собрат не был...» — и дальше по грязи?
Но их инертность, нерадивость и неумение сотрудничать друг с другом осложнили очень многое.
А всё ж таки г-н Хорш их так и не одолел?
И никто из них никогда не заговаривался до того, чтобы выступать в роли его адвоката? И тем более от его лица?
И даже если мы ставим на одну доску и тех, кто на каком-то этапе не выдержал напряжения и его отнесло в сторону от центра битвы, и того, кто посвятил Делу всю жизнь, до последней своей минуты, — найдётся ли там, рядом с ними, место для кого-то из нас?
Елена Ивановна прекрасно это понимала.
«С больной головы на здоровую»?
Неужели редактор может не понимать, что это запрещённый приём?
«Так, родные мои, вы отлично понимаете, что если бы не своевременное возвышение и возвеличивание трех ярых (Э.Лихтман, Л. и Н.Хорш. — Т.К.), то ничего не было бы сдвинуто. Все провалилось бы. Неумение, ненаходчивость и малодушие другой стороны (З. и М.Лихтман, Ф.Грант. — Т.К.) поражающи» (58).
Выходит, даже проредактировав столько томов, можно не отдавать себе отчёта, что едва ли не все оценки относительны?
И путаться между оценками «внутренними» (между Е.И. и Н.К.) или в связи с поставленной задачей («ещё не доросли») — и справедливой оценкой третьеклассника исходя из требований к ученикам третьего класса?
И не чувствовать, что «объективный исследователь», озвучивая от своего лица слова Учителя или Е.И без всяких поправок на несколько иную роль и место своей персоны, тем самым ставит себя в ложное (если не сказать по-другому) положение?
Представители «другой стороны» были обычными людьми, с достоинствами и недостатками...
Конечно, почему бы не называть их «обычными», особенно если забыть всё то, что привело их к сотрудничеству с Е.И. и Н.К.?
Или если, опять-таки, «в один прекрасный день» является сторонний, так сказать, наблюдатель, «теоретик» по части исторических битв и сражений, и все эти некогда живые существа становятся просто фигурами в его игре — в зависимости от его нужд делаясь попеременно то белыми, то чёрными?
Да вот только многие ли из нас сегодняшних были бы в состоянии совершить и вынести то, что выпало им?
Если ученичество под руководством Учителя — университет, то кто из нас может похвалиться тем, что дорос хотя бы до начальной школы?
И если в тяжкую минуту Е.И. сравнила своих сотрудников с «камнями, в которых горит хотя бы искра духа» — то дёрзнём ли утверждать, что в адрес наших «достоинств» из её уст не прозвучало бы нечто такое, по сравнению с чем это показалось бы божественной музыкой?
А ну как и останемся при своих «камешках»?
..., в чьих сердцах, по проницательному определению Ф.М.Достоевского, «дьявол боролся с Богом»
Видимо, приходится признать, что и в наших тоже?
Или кто-то кого-то уже поборол?
Мы не вправе судить их...
Неужто мы «пришли в себя»?
, однако из этой непростой жизни, выпавшей на их долю и запечатленной на страницах архивных документов, можно и должно извлечь свои, очень важные уроки.
«Должно» — это значит «указано»?
«Свои» — это чтобы именно наши, неповторимые? Вроде «камешков»?
«Очень важные» — это «сам себя не похвалишь...»?
И, конечно, для поучения «другим»?
А «для себя» — совсем ничего?
Или начальство распорядилось срочно раздать всё, что имеем, дабы утолить нестерпимую жажду коснеющих в невежестве масс?
«Результативно» (и «откровенно» и «честно» и «справедливо») разъяснить сокровенный смысл «поражения» на «фронте» Н.К., Е.И. и «их Учителей», распределить заслуги, обозначить ошибки, даровать прощение и вынести приговоры?
Так и будем до седых волос играть в песочнице — если, конечно, и оттуда не выставят?
Близость к Посланникам Братства и участие в Их работе еще не является гарантом того, что ты устоишь на Пути и оправдаешь оказанное тебе доверие — необходима постоянная внутренняя работа.
Неужели кто-то из потенциальных читателей статьи ещё не осознал это без всякой Америки?
Великолепные возможности, щедро рассыпанные перед тобой, могут никогда не реализоваться, если ты сам не будешь прилагать к тому должных усилий.
«Без труда не выловишь и рыбку...»?
А разве наши прадеды не знали этого ещё до всякого Колумба?
Сердечность, взаимопомощь, терпимость — отнюдь не отвлеченные понятия.
А где же тогда они здесь?
Или статьи вроде этой не в счёт?
Или тут смысл ещё глубже — «отнюдь не отвлеченные понятия[, а просто пустые слова]»?
Так сказать, «для отчётности»?
И, наконец, Указания и Советы никогда не даются просто так. Малейшее их несоблюдение в критической ситуации может привести к самым плачевным результатам.
Неужто среди читателей найдётся хоть один, кто бы этого не знал?
Другое дело — много ли толку в «знании» без применения по прямому назначению?
Если про «секиру» не только читали, но и сами издаём — отчего же даже перспектива плачевных результатов не способна нас остановить?
Полученные удары не могли не подорвать здоровье Николая Константиновича. Его самочувствие становилось все хуже и хуже, несмотря на целебную атмосферу Гималайских гор.
Вроде бы мелочь — а ведь как приятно, когда знаешь события наперёд?
«Всё хуже и хуже»? На протяжении столь многих лет?
В своих «Листах дневника», написанных в последние годы жизни, Николай Константинович постоянно мысленно обращается к Америке, так и не понимая, почему страна, когда-то сердечно принявшая и приветствовавшая его, вдруг, по мановению какой-то разрушительной силы, допустила такое чудовищное злодеяние и вандализм.
«В своих...»?
А бывало, что кто-то писал и не свои?
«Не понимая»?
«По мановению какой-то разрушительной силы»?
Значит, если в статьях или письмах таких людей, как Н.К. или Е.И., что-то формулируется в виде вопросов, хотя бы и из раза в раз повторяющихся, то на этом «документальном основании» можно заключать, что они сами не знали на них ответа?
А вот те, кто с высоты своих познаний заключает: «Рерих(и) понимал(и)» или «Рерих(и) не понимал(и)», — сами-то понимают смысл того, что произносят? И отдают ли себе отчёт в том, о ком они это пишут?
Ну подумаем сами, насколько подобные формулы приложимы к тому, кто всегда может обратиться с вопросом к Учителю и получить нужный ответ (если только ответ этот не был дан упреждающе)?
В 1947 году он серьезно заболевает, и в декабре его жизненный путь заканчивается.
Выходит, до того он не был серьёзно болен?
И это при том, что с конца 30-х годов (см. чуть выше) «его самочувствие становилось все хуже и хуже»?
... — напишет Елена Ивановна, сокрушенная утратой любимого мужа, друга и сподвижника.
«Сокрушённая»?
Стоит ли употреблять шаблонные выражения, и уж тем более тогда, когда их прямой смысл не выдерживает сопоставления с фактами?
Кэтрин Кэмпбелл, одной из «претерпевших до конца» сотрудниц, все же удается отстоять свои права на часть картин, захваченных предателями. А в 1949 году ее друг Балтазар Боллинг...
«В 1949 году ее друг»?
И это при том , что 28.3.1951 г. Е.И. обращается к Зинаиде и Дедлею с просьбой устроить первую встречу между ними: «Очень хотела бы, чтобы Катрин повстречалась с Болл[ингом]. Мне это необходимо. Конечно, — это нужно для дела» (Письма в Америку. Т.3. С.234)?
Интересно, что в то время как Кэтрин подарила «спасенные» ею картины возрожденному Нью-Йоркскому Музею...
«Интересно»?
Так же, как и «любопытно», — верный признак, что дальше последует очередное «откровение»?
«В то время» подарила?
А о чём же это тогда пишет Е.И.: «О добавочных картинах я сейчас не запрашивала бы Б[оллинга], дайте ему самому додуматься до этого. Может быть, удастся затронуть этот вопрос с Кэтрин и она согласится одолжить несколько из имеющихся в её коллекции, конечно, с указанием на loan [данное для временной экспозиции]. Хотелось бы представить Искусство нашего родного... Певца Великой Шамбалы, как можно лучше и богаче!» (1.11.1949. Письма в Америку. Т.4. С.419)?
...Елена Ивановна настойчиво рекомендовала Боллингу оставить купленные им картины у себя. «... Они должны быть сохранены как Ваша личная коллекция. ...» (Письмо Е.И.Рерих Б.Боллингу от 24 декабря 1950 г. / Отдел рукописей МЦР. Дело № 5353. Перевод с английского Т.О.Книжник). Казалось бы, почему? Разве не являлось восстановление варварски разграбленного Музея ее заветной мечтой и целью?
Как же такое возможно — имея под рукой источники, плодить домыслы едва ли не по любому пункту, извращая суть дела и характер отношений между людьми до неузнаваемости?
Тем более что ответы можно найти даже в уже опубликованных материалах (в данном случае, в «Письмах в Америку»)?
Можно ли не понимать, что ситуация с покупкой картин от лица, которое похитило их из Музея, была во многих отношениях непростая?
Когда в письмах Е.И. читаем:
«Конечно, я не могу запретить Б[оллингу] скупать картины Н.К., ибо он обуян желанием иметь эту коллекцию лучших произведений у себя. Я просила его, если он задумает перепродавать, то первое право на приобретение картин этих должно быть предоставлено моим сыновьям» (12.7.1950. Т.3. С.169),
«Также В[еликий] Вл[адыка] просит Вас не препятствовать действиям нашего друга Б[оллинга] по собиранию, по приобретению картин. «Приобретение им картин — ярое ему спасение. Ярый может купить как личную коллекцию, но не для Музея». Так, родная, не мешайте ему выполнить Волю. Истинно, покупкой картин он спасет многое и для себя» (28.11.1950. Т.3. С.207), —
то разве было тут вообще место для постановки вопроса, чтобы он отдал их в Музей?
«Относительно картин я писала Болл[ингу], прося его уделить нашим Учреждениям хотя бы часть его новой коллекции, само собою разумеется, в виде loan'а» (21.1.1951. Т.3. С.218), — неужели и после этого что-то непонятно?
И как же тут поверить, чтобы «Елена Ивановна настойчиво рекомендовала Боллингу оставить купленные им картины у себя», а не отдавать их в Музей?
В этой связи мы запросили Музей в Нью-Йорке — нет ли у них копии подлинника письма Е.И. к Боллингу от 24.12.1950 г. и что же там написано?
Там оказалось: «They could be protected as your private collection» — «Они могли бы быть сохранены...» (подчёркнуто нами), — вот вам и «Перевод с английского Т.О.Книжник»?
Выходит, и в «переводе» мы пишем не то, что есть, а то, что «нам больше подходит»?
До последнего дня Елена Ивановна надеялась вернуться, довезти все собранные сокровища и хотя бы несколько лет поработать для Новой Страны — так она называла Россию.
«Для» Новой Страны — именно так, а вот «в» Новой Стране здесь не очень-то поставишь, не так ли?
Итак, совершенно ясно, что СССР — это ещё не Новая Страна?
Как будто и теперешняя наша РФ не слишком сильно продвинулась в этом направлении...
...той стране, для которой и во имя которой...
... а потому и отпевать «Америку» как «отработавшую свою историческую миссию» как будто рановато?
И главное — нам ли?
И прозрачно намекать, что нынешний МЦР и есть тот самый «Рерих Фаундейшен», находящийся уже в Новой Стране на том самом заповеданном месте, — не спешим ли?
К сожалению, о Кэтрин Кэмпбелл, а ее в этой истории очень хочется выделить особо, известно не так уж и много.
Опять «очень хочется»?
И надо очередной раз поверить, что это имеет хоть какое-то отношение к истории 30-х годов (столь блистательно проанализированной с помощью г-на Хорша)?
А вовсе не вызвано тем, что кто-то, несколько лет назад ошибочно отнеся настоящие письма к поддельным, теперь ставит это на «научную основу»?
«Известно не так уж и много»?
А почему бы не написать честно: «Мне (или нам в МЦР) известно не так уж и много»?
Но нет, так и будем расцвечивать «белые пятна» истории такими цветами и узорами, которые бы «достойно» оттеняли наш собственный портрет в полный рост?
В одном из писем Елены Ивановны мы встречаем слова о священном ручательстве в «преданности тому другу, который первым показал вам путь».
«Ручательстве»?
Если в переводе этого письма Е.И. от 17.5.1935 г. (Письма. Т.3. С.263, пер. с англ. Т.О.Книжник), как и ряда других, английское pledge — «обет, торжественная клятва» (даваемые в данном случае учеником) превратилось в «ручательство» (гарантию), то не лучше ли исправить ошибку, чем продолжать «вешать» её на автора письма?
Когда в письме Е.И. от 20.7.1935 г. (С.423) бок о бок стоят «ручательство» и «плэдж», а мы всё равно гнём своё и ставим сноску, что это одно и то же, — как это назвать?
Неужели элементарное уважение к автору не подсказывает использовать при переводе (фактически обратном, так как Е.И. не любила писать по-английски) его подлинные русские выражения?
И ведь там же, совсем рядом, помещены слова Е.И.: «Скажите... что никогда не отступите от данной Вами клятвы преданности Вл[адыке] и Его избранным и Доверенным» (2.8.1935. С.458-59)?
Чтобы переводчик (он же редактор-составитель и Главный редактор) этого вообще не видел — неужели такое возможно?
Неужели и всех других писем, которые упоминаются в этих заметках, Главный редактор не читал?
Однако ее серьезное приближение к Учению, по-видимому, началось в начале 1930-х годов...
«Началось в начале»?
После себя она не оставила ни мемуаров, ни воспоминаний о своей жизни и о своих Учителях, ибо считала, что сокровенные чувства невозможно передать на бумаге.
«...ибо не ведают, что творят»?
Зная о записях Е.И., как же могла бы она считать, что это невозможно?
И мы берёмся утверждать, что за долгие годы рядом с ней не нашлось никого, кому бы она поведала то, чему ей довелось быть свидетелем? Никого, кто, сознавая всю ценность её с Инге опыта, так или иначе запечатлел бы их рассказы?
Неужели кто-нибудь из учеников Е.И. и Н.К., зная, как будут ловить каждое слово о Них, мог бы таить всё только для себя? И считать, что Учение — которое в книгах, но никоим образом не только в них, — было дано ему исключительно в личное пользование?
В 1950 году Кэтрин впервые приезжает к Елене Ивановне в Калимпонг
«В 1950 году»?
Хотя 17.12.1949 г. Е.И. пишет: «Приехали Катрин и Свят[ослав] с женою. Большая радость была встретиться с Катрин» (Письма в Америку. Т.4. С.430)?
...вместе со своей старой подругой Гизелой Ингеборг Фричи, также принимавшей самое деятельное участие в делах Музея.
А как же «г-н Хорш» умудрился её вообще не заметить?
Любопытно, что в отличие от Кэтрин, с которой Елена Ивановна особенно сблизилась в последние годы жизни, Зинаида Фосдик так и не получает от нее приглашения приехать к ней в Калимпонг.
«Любопытно»?
Если этот «штришок» демонстрирует всю глубину нашего проникновения в переписку Е.И. последних лет, то, выходит, слово выбрано совершенно правильно? И весь так называемый интерес на самом деле не более чем — любопытство?
Отчего же мы так упорно не желаем принимать во внимание, что всё, так или иначе связанное с ученичеством, происходило исключительно по указаниям Учителя?
Никак не вмещается «их Учитель»?
А потому и ничто не мешает рассуждать об ученичестве как «желаем», судить об учениках как вздумается и рядить их во что «хочется»?
Правда, Елена Ивановна уверена, что с Зинаидой они обязательно встретятся и поработают в Новой Стране, то есть в России.
То есть в СССР? Или всё же нет?
В какой России?
Пишущий сам-то понимает, в чём «Елена Ивановна уверена»? И его коллеги, рангом пониже и повыше, разделяют его безусловную уверенность в своём понимании того, в чём «Елена Ивановна уверена»?
А что из-под его пера то и дело выходит двусмысленность, тоже понимает?
По иронии судьбы «агент-провокатор» Эстер Лихтман закончила свою жизнь именно в богадельне, которой когда-то так опасалась.
Да никак мы забыли, что «богадельня»-то — американская, и нам такие дома престарелых и не снились?
До конца своих дней все они — и Эстер, и супруги Хорш — пребывали в полной уверенности, что служат Учителю.
Вот, казалось бы, действительно очень важный урок — но много ли проку в том, что «в чужом глазу...»?
Давайте еще раз перечитаем строки Е.И., сказанные ею о предателях: «...Обратите внимание, как, кощунственно понося все, исходившее и исходящее через нас, они в то же время всячески подчеркивают свое величайшее почитание и преданность Высшему Источнику. Ведь эти безумцы думают, что, кланяясь Высшему Источнику и в то же время предавая Доверенных Его, они тем самым страхуются от кармы!»
Перечитываем — и опять только из-за «них»? И видим здесь только «о них»?
Ну а когда мы, «на документальном основании», поносим её американских сотрудников, то и дело перевоплощаясь в г-на Хорша и провозглашая его обвинения (которые Е.И. отвергала) «совершенно справедливыми, заслуженными», — это тоже не про нас?
Странно, но эта уверенность каким-то поистине магическим путем влияла на незрелые умы и слабые сердца тех, кто попадал в сферу их влияния.
То ли дело зрелый ум и сильное сердце того, кто никогда «не попадал в сферу их влияния»?
Но каким же таким «поистине магическим путём» кто-то только что «озвучивал» сокровенные мысли Хорша как свои?
Не избежал этого «очарования» и человек, сменивший З.Г.Фосдик на посту директора Музея и совершенно искренне считающий себя ее учеником.
Примите, так сказать, «от человека, пребывающего на посту Главного редактора в МЦР и совершенно искренне считающего себя...» — «любопытно», кем же?
Так, в 2001 году, запросив Музей Николая Рериха в Нью-Йорке.. мы получили от него следующий ответ, а точнее, небольшой рассказ о встрече с Нетти Хорш... (электронное письмо от 3 сентября 2001 г.)
Значит, это не директор Музея отвлекал кого-то от дела, пытаясь навязать неприемлемые представления о Н.Хорш? А кто-то сам обратился к нему?
И директор Музея не ограничился просто кратким ответом, а постарался обрисовать ситуацию объективно, хотя и прекрасно понимая, что не всем это может прийтись по вкусу?
И кто-то, получив этот ответ, — в сентябре 2001 г., — надо думать, поблагодарил директора Музея за него?
Отчего же тогда такая перемена декораций к 2004 г.?
«Нетти всегда считали здесь скорее жертвой, нежели злоумышленницей. Она была предана своему мужу, но все любили ее и не осуждали [did not blame her]. Во время нашей встречи общаться было непросто, ибо она уже впала в старческое слабоумие, но было ясно, что ее преданность Учению все еще жива» (англ.).
«Не осуждали» — наверное, можно бы перевести и как «не винили» (для «осуждения» существует слово «condemn»)?
Казалось бы, ну какая разница?
Но «я её не осуждаю» — не близко ли к «... и не могу исключить, что на её месте поступил бы так же»?
А «я её не виню» в данном контексте не близко ли к «я её не виню, поскольку не она (главный) виновник предательства»?
Общее же отношение к самому Хоршу, надо полагать, совершенно очевидно из построения фразы: «Она была предана своему мужу, но все любили ее...»?
Получалось, что это придирчивые Рерихи считали (очевидно, несправедливо) Нетти предательницей...
Если кто-то публично произносит несправедливые обвинения, но при этом приписывает их лицу, которое такого не говорило, — интересно, кто несёт за это ответственность?
... а вот здесь, то есть в свободной державе...
Неужели нам не ясно, сколько из совершённого Рерихами после 1917 г., скорее всего, просто не могло бы состояться без Америки и американских сотрудников?
Хотя Америка и нанесла Рерихам тяжкие удары (разве только она?), но тем не менее после предательства 1935 года разве был в их действиях или указаниях Учителя хоть малейший намёк на желательность свернуть деятельность Рериховских организаций в этой стране (кроме как вынужденно, временно, в силу объективных условий)?
Неужели «это нам не указ»?
, это была милейшая женщина, преданная своему мужу и Учению!!!
Преданность мужу, наверное, всё же не ставится под сомнение?
И с тем, что в обыденной жизни она была тихим и милым человеком, — вспомним, Е.И. звала её «нежной птичкой» (Письма. Т.1. С.51, 65, 106, 237, 255, 312, 350, 355, 376 и др.), — видимо, тоже хочешь не хочешь придётся смириться?
Значит, остаётся только — «она уже впала в старческое слабоумие, но было ясно, что ее преданность Учению все еще жива»?
Ну а кто же это написал чуть выше: «До конца своих дней все они — и Эстер, и супруги Хорш — пребывали в полной уверенности, что служат Учителю»?
Довольно близко, не правда ли?
И если многоуважаемый директор Музея совершенно объективно написал про «ее (sic!) преданность Учению», воздержавшись при этом от личной оценки (ну что поделаешь, если не принято «у них» лишний раз «бить лежачего»?), — то неужели порядочно с нашей стороны трактовать это в худшем для него смысле, как если бы он написал «ее подлинная преданность Учению»?
Мы что, будем доказывать всему миру, что и «презумпция невиновности» нам не указ?
Или наше «очарование» собственной способностью проникаться сокровенными мыслями будь то учеников Учителя или же собственного начальства таково, что другого просто не дано?
(Поневоле вспоминаешь язвительные комментарии М.Задорнова по поводу непостижимого американского менталитета.)
А как же это было ещё у дедушки Крылова? Кажется, что-то про куму?
...Святослав Рерих НЕ МОГ НЕ УЧЕСТЬ все пожелания, высказанные Еленой Ивановной по поводу самого для нее дорогого.
Ну а когда горячие поклонники МЦР точно так же возвысят свой голос, что Главный редактор ведь НЕ МОГ НЕ УЧЕСТЬ всего того, что сам лично редактировал (а частично и переводил), — «что ответить на это»?
Если сказать «смотрите у Достоевского (чуть выше)» — может быть, не обидятся?
В письме Д.Энтина вице-президенту МЦР В.Б.Моргачеву от 31 января 2002 г.... есть следующие строки: «Однако возможна некоторая путаница в связи с волеизъявлениями С.Н.Рериха, которые не всегда были последовательны и ясны. Иногда он заявлял или передавал права, которых на самом деле не имел». Читая этот отрывок, хочется воскликнуть: воистину, бумага все стерпит!
Опять «хочется»?
«Интересно», заключительное патетическое па — свежая «находка» или шлифовалось уже давно?
Казалось бы, по примеру Н.К. (см. Меморандум № 1), в ответ на цитируемое письмо должен был пойти запрос к Д.Энтину с просьбой «точно объяснить», что «он имел в виду, а также привести конкретные доказательства»?
Так где же этот запрос и ответ на него?
Если же образ действия Н.К. выглядит для нас «странным» и неприменимым, несмотря даже на то, что г-н директор возведён в «достойные продолжатели дела Хорша», — то, видимо, объяснение тому может быть только одно?
Значит, мы совершенно определённо «сражаемся» не за Культуру, за которую вёл битву Н.К. под руководством Учителя, а за что-то другое?
За что же?
Можно сколько угодно убеждать себя и других, что «бумага все стерпит», но куда уйдём от неумолимого: «что написано пером, то не вырубишь...»?
Это Владыка М. называл Святослава Николаевича «Махатмой Люмоу», а вот нынешний директор «старейшей в мире, основанной еще старшими Рерихами международной рериховской организации» в грош его не ставит!
Так всё же, если кто-то публично приписывает другому (в данном случае г-ну директору) свои собственные оскорбительные выражения в адрес третьих лиц, — кто несёт за это ответственность?
Неужели редактор может не понимать, что слово «Махатма» в выражениях «Махатма Люмоу» и «Учение Махатм» имеет разный смысл? И что это различие на самом деле огромно? Когда она пишет о своём младшем сыне: «Он у меня Махатма. Редкое сердце и прекрасный дух» (28.12.1954), то неужели это «у меня» и последующее пояснение ничего не значат и ни о чём не говорят? Неужели это то же самое, что «Он Махатма»? Разве великая материнская любовь Е.И. к С.Н. хоть чем-то напоминала её отношение к тем, в ком она признавала Махатм, Великих Учителей человечества?
Разве это порядочно — жонглировать многозначными терминами, выдернув их из контекста и откровенно спекулируя на том, что большинство склонно воспринимать их только в одном, основном значении?
Когда Великий Учитель говорит кому-то или о ком-то: «Брат мой», неужели это автоматически означает признание того, что указанное лицо в своём духовном развитии уже достигло уровня Великого Учителя?
Вот мощные утверждения о Гуру, Архате (Н.К.) и Матери Агни-Йоги, Таре (Е.И.) в книгах Учения — а вот, приближаясь к завершению земной жизни, Е.И. называет некоторых своих корреспондентов, а то и их малых детей, «Архат» или «Тара», — неужели никакой разницы?
И неужели, к кому бы это ни относилось, Е.И. вкладывала один и тот же смысл?
Кстати сказать, цитируя её «позвольте мне сойти с пьедестала», может быть, не стоило бы упускать из виду, что слова у Е.И. никогда не расходились с делом?
В этой позиции, занятой директором нью-йоркского Музея и его приближенными, явственно слышатся отголоски хоршевского: «...» или лихтмановского: «...»...
«...Явственно слышатся»?
Когда «хочется» или «надо» (и уж тем более если они счастливо совпадают), то чего только не услышишь?
«...лихтмановского»?
Поскольку в Рериховском движении фамилию Лихтман носили три лица, как же можно не чувствовать, что такая форма (без упоминания имени) оскорбительна по отношению к двум другим?
Здесь уместно упомянуть и о судьбе «третьего листа» чистой бумаги с подписью Елены Ивановны Рерих, увезенного Эстер из Кулу в начале 1935 года.
«Третьего листа»?
И это несмотря на то, что Е.И. однозначно говорит, что их было ровно два?
Или её слова (Письма. Т.3. С.352, 633, 676, 724; Т.4. С.5 (перевод Т.О.Книжник), 54 (перевод Т.О.Книжник), 392) не имеют значения?
Если первые два легли на стол самого президента США...
Читая самое последнее упоминание Е.И. об этих листах в «Письмах»: «У кого хранятся два пустых листа с моей подписью, кот[орые] белокурая вернула?» (6 ноября 1936 г. Т.4. С.392) — мы что, должны не верить глазам своим?
..., то третий оказался у Кэтрин Кэмпбелл, будучи любезно отправлен ей Нетти Хорш «для осведомления».
Но раз третьего не было, то что же на самом деле оказалось у К.Кэмпбелл?
Из него сделали письмо, адресованное Нетти и полученное ею якобы еще в 1934 году, до разрыва.
«Якобы»?
Но когда в записях Е.И. от 18.2.1934 г. читаем (цит. по копии подлинника, имеется в издании «Сферы»): «Теперь прошу... написать частное письмо Поруме: "Всякая интимность с Амр. привлечет разных темных...". Нужно мощно сказать Поруме, чтобы предусмотрела предательство... Путь Махатмы Л. не с нею. Карма её тяжка, ибо за нею тени. ...Родная Свати напишет, что все интимности должны быть прекращены», — то как же могло не быть письма от Е.И. к Н.Хорш с таким содержанием?
И о чём же это 22.2.1934 г. Е.И. сообщает Н.К.: «Прилагаю копию моего письма к Пор[уме]. Было указано написать ей конф[иденциальное] письмо. ... Прочти внимательно копию письма к Пор[уме]. Там очень серьезные Указания» (Письма. Т.2. С.34)?
И 20.3.1934 г.: «Получила хорошую телеграмму от Пор[умы] в ответ на мое письмо к ней» (Т.2. С.47)?
Но тем не менее в «Письмах» этого письма Е.И. к Н.Хорш нет? Неужели что «хотим», то и объявляем поддельным исключительно потому, что «не можем вместить», — и тут уж никак не выкрутиться без лишних листов с подписью Е.И.?
В этом «строго конфиденциальном» послании Елена Ивановна передавала Нетти Слова Владыки о Кэтрин Кэмпбелл и Святославе: «The path of Mahatma Lumou is not with her. Her karma is a difficult one, for behind her are dark shadows. All intimacies must be stopped» («Путь Махатмы Люмоу не с ней. Ее карма трудная, ибо за ней — черные тени. Все интимности должны быть прекращены»).
«...О Кэтрин Кэмпбелл и Святославе»?
Но ведь из беседы разве не ясно, что про их отношения здесь всего одно предложение, а именно первое; второе — про саму Амр., а третье («Все интимности должны быть прекращены») — прямое указание для Н.Хорш, которая, получив письмо в Америке, никак не могла бы понять это иначе, поскольку С.Рерих с 1931 г. находился в Индии (Письма. Т.1. С.260 и далее)?
Куда ведут нас наши «не трудно догадаться» и «хочется», — наверное, может послужить показательным сигналом, насколько мы понимаем дух того, с чем работаем?
Заметим, что слово intimacies, употребленное в письме, имеет много значений — от дружеских тесных отношений до любовной связи.
«Употребленное в письме», оно имеет в точности одно значение — «приближение Амриды и доверительные отношения Порумы с ней» (см. чуть ниже), но разве допустимо для редактора толковать значение употребляемых слов вне контекста?
А ведь, казалось бы, совсем просто: если б была хоть тень подобной двусмысленности, разве Учитель (а за ним Е.И) не нашли бы другого слова?
Или мы — это мы, а они — это «они», объект, так сказать, наших исследований, благодатное место приложения и безответная жертва наших недоумённых и иных примечаний и замечаний?
К этому «конфиденциальному» письму Нетти не удержалась приложить еще один фрагмент, правда на сей раз подпись Елены Ивановны на странице отсутствовала. Однако это не помешало ей выдать фрагмент также за выдержку из письма Е.И.Рерих от 14 апреля 1934 г.: «In full confidence I am writing to you that I’m told to gradually liberate Lumou from Amrida in accordance with this indication received from the Lord for you too» («Совершенно доверительно пишу Вам о том, что мне было сказано постепенно освободить Люмоу от Амриды согласно этому указанию, полученному от Владыки и имеющему в виду Вас также»).
Если в записях Е.И. читаем (цит. по копии подлинника, имеется в издании «Сферы»): «Нужно будет очень осторожно освободить Л. от Амр.» (27.3.1934); «Напиши Поруме конфиденциально, чтобы она не отяжеляла поручение... освободить Л. от А. Не нужно её приближать, как это делала Пор.» (10.4.1934), — то на каком основании объявлять такое письмо несуществующим, а выдержку фиктивной?
«Сказано постепенно освободить... согласно этому указанию»?
Но какая же сила заставляет объявлять слова Учителя и Е.И. поддельными и перелагать их на «свой» русский, вместо того чтобы заглянуть в записи Е.И., тем более что и даты проставлены?
Интересно, что в октябре 1937 года Эстер Лихтман приходит в офис мужа Кэтрин, чтобы сообщить ему «нечто важное»...
«Интересно», откуда появилось «в октябре»?
Из письма Н.К. и Е.И. к З.Лихтман и К.Кэмпбелл от 2 октября 1937 г.: «Сейчас пришла телеграмма от 30-го. ... Возмущены мы новой гадовой проделкой белокурой ведьмы» (Письма. Т.5. С.262) — разве не ясно, что это случилось в конце сентября?
Г-ну Кэмпбеллу показали оба «документа»...
Если комплект из этих документов «оказался у Кэтрин Кэмпбелл, будучи любезно отправлен ей Нетти Хорш» (см. чуть выше), то «интересно», как же могла Э.Лихтман после этого показать их г-ну К.?
Или, для большей доходчивости, события «излагаются» ещё и в обратной последовательности?
...нетрудно догадаться, каких гадостей они ему наговорили и в каком контексте было употреблено слово intimacies.
«Они»? При том что к нему приходила одна Э.Лихтман?
Но насколько это нас украшает — публично «догадываться до гадостей», вместо того чтоб лишний раз справиться в источниках, коль скоро с памятью уже так худо?
Увы, тысячу раз права была Елена Ивановна, когда писала еще в 1935 году, «что трое тесно связанных между собою сотрудников особенно не любят Люм[оу], и Ваше сердце должно подсказать вам причину этой неприязни. Возможно, он был свидетелем слишком многого. На репутацию Лю[моу] была брошена тень, и с тех пор эта тень всячески поддерживалась и навевалась там, где это казалось выгодным» (Рерих Е.И. Письма. Т. 3. С. 395. [Пер. с англ. Т.О.Книжник]).
«Тысячу раз права»?
Это такой редакторский ход для того, чтобы из фразы «Возможно, он был свидетелем слишком многого» затем преспокойно выбросить «Возможно» и, 70 лет спустя, махать остальным как колуном?
«Тень... навевалась»?
Эта мрачная тень показывается на горизонте и десять лет спустя. Мы не знаем, что именно произошло на сей раз, однако в 1946 году Елена Ивановна отправляет Зинаиде следующие строки: «...Прошу Радночку везде и где возможно защищать моего Светика, который был назван Владыкой "Махатма Люмоу"» (Письмо Е.И.Рерих от 12 июля 1946 г. Отдел рукописей МЦР. Дело № 1189.).
Внушительно, не так ли?
Правда, отчего же всё-таки «Мы не знаем...», если (как читаем ниже) в архиве МЦР хранятся письма самой Зинаиды, из которых, казалось бы, это должно быть ясно?
И, с другой стороны, почему же таких строк нет в этом самом письме от 12.7.1946 г. в «Письмах в Америку» (Т.4)?
И как с этим разобраться, когда всё же находим их в этом томе, но только в письме (очевидно по подлиннику?) от 26 июня 1935 г. (с.87)?
Однако почему же затем не обнаруживаем их в этом же письме (очевидно, по копии?) в издании МЦР (Т.3. С.364-366), где, к тому же, в конце письма нет обычных заключительных слов и подписи Е.И.?
Очевидно, «дополнительный» текст в нью-йокском Музее (с.86-88) начинался с нового листа, и этот лист оказался не на своём месте в одном из двух архивов?
Но тогда в каком же?
Читаем вокруг приведённой выдержки: «...Нужно явить особую бережность со всем связанным с Тремя Щитами. ... Чуждое влияние срывает Щиты, мы должны со всем спокойствием, не выказывая антагонизма, усилить нашу зоркость... Если будут передаваться какие-либо сообщения от Вл[адыки], идущие от О[яны], прошу проверять их через меня. ... Также прошу Радночку всегда и где возможно защищать моего Светика, который был назван Вл[адыкой] «Махатма Люмоу». Так в полной сплоченности с Тремя Щитами пройдем опасный переход... Знаю, что на это раз Радночка выдержит испытание и ничем не обмолвится о получаемых ею от меня письмах» (Письма в Америку. Т.4. С.87), — так что же, могло ли это быть написано кроме как летом 1935 г.?
Значит, в МЦР этот лист по ошибке затесался среди документов за 1946 год?
Ну что ж, с кем не бывает; но вот чтобы автор «уроков, выводов, предостережений» по части «американской трагедии» мог выписать отсюда фразу о С.Рерихе и, как ни в чём ни бывало, отнести её к 1946 г. — не чересчур ли?
И когда дойдёт до издания писем Е.И. за 1946г., как будем «вписывать» такой кусок в письмо от 12.7.1946 г.?
P.S. В этом месте особо обращаем внимание редакторов МЦР на то, что, при всех последующих исправлениях данной ошибки ссылка на настоящие заметки — это вопрос чести :-)
Сейчас история повторяется. Чтобы оправдать свое невежество, свое ощущение вседозволенности и аморальные действия, директору нью-йоркского Музея и его подпевалам оказывается выгодным...
Надо думать, Е.И. и Н.К., а затем и их сыновья несли груз куда тяжелее нашего?
Но мыслимо ли, чтобы кто-то из них опускался до подобной лексики?!
Вспомним слова, написанные Е.И. по получении тяжких известий: «Вчера получили Вашу телеграмму о том, что трио собирается, видимо, нарушить существующую организацию. Можно изумляться охватившему безумию! ...Только умоляю, явите достойное спокойствие, не возвышайте голоса и не отвечайте грубостью на грубость. Покажите достоинство сдержанности. Явите мужество и твердость. Сегодня нас очень позабавил Яр[уя], так он сказал: "На Христа плевали, но разве возможно представить себе отплевывающегося Христа?" Так, родные, как Сказано, "тяжкое время переживем достойно и победно"» (23.8.1935 г.: Письма. Т.3. С.487-88), — неужели этот урок нам не впрок?
«Подпевалам»?
Как будто так называют тех, кто не только признаёт кого-то явным «Запевалой», но ещё и норовит погромче поддакнуть, когда «Запевала» несёт откровенную ахинею?
Ну, скажем, кого-то объявляет предателем, а кого-то — Махатмой, словно Великие Учителя уже сданы в архив и все их функции переданы его «владельцам»?
«Сейчас история повторяется»?
Но в отсутствии таких Водителей, как Н.К. и Е.И., о каком же «повторении» может идти речь?
Разве что в виде фарса? Если, так сказать, кто-то «войдёт в роль» Вождя и столпа Учения в одном лице и станет подыскивать для себя подходящую «тень»?
Если обратиться к трагическому опыту 30-х гг., то среди главных признаков, которые отличали предателей и (теоретически) могут быть воспроизведены сегодня, не будут ли такие:
1) стремление захватить в свои руки как можно больше культурных ценностей из наследия Рерихов (говоря сегодняшним языком), которые должны были стать общественным достоянием;
2) попытка утвердить свою исключительную близость к Учителю (и, разумеется, преданность Учению);
3) стремление «изничтожить» всех прежних сотрудников, которые это не признали, обращение с ними как с предателями, в борьбе с которыми «все методы хороши», но только не те, которыми действовали Н.К. и Е.И. (в отношении, не забудем, настоящих предателей), поскольку цели прямо противоположны?
Так что же, если даже во что бы то ни стало нужны исполнители на роль таких «героев», то разве г-н директор Музея, при всех его подпевалах, — «потянет»?
Хоть по одному пункту?
Персонаж, который «прошёл» бы по всем трём пунктам или по двум последним («отличиться» по первому мало кому по силам), не будет ли типичный «самозванец»? А именно:
1) желающий воссесть (в глазах окружающих) туда, куда пока не зван,
2) а когда это удаётся, не подпускающий и близко никаких «конкурентов»?
...бросить тень на Великого человека, который действительно видел и понимал слишком многое, что творилось в пространстве рериховского движения...
А вот и колун пошёл в ход?
Но, всё-таки, почему же Учитель в 1934 г. называл Святослава Рериха «Махатмой» и что это означало?
В начале февраля 1934 г. Н.К. и Юрий отправились из Индии в Америку, а Святослав остаётся с Е.И. в Кулу. И когда Е.И. раз за разом делится с родными своей радостью: «Светик очень мил» (Т.2. С.13), «Светик очень мил со всеми» (С.22), «Светуня очень мил» (С.36), «Светуня очень хороший, обо всем заботится, ко всем внимателен», «такой славный, так старается сделать все как можно лучше. И очень предупредителен ко мне» (С.39), а в конце апреля пишет американским сотрудникам: «Порумочке и Радне тоже хорош фитин. Свет с небольшими перерывами все время принимает его и очень окреп, и явилось большое равновесие» (С.75), — наверное, мы понимаем, что 29-летний C.Н. проходил не самую лёгкую полосу в своей жизни?
А при том, что именно тогда потребовалось произвести очень непростую коррекцию в его взаимоотношениях с Амридой, стоит ли удивляться, что Учитель оказал ему такую мощную поддержку? Можем ли мы представить себе, что это значит для молодого человека, когда Учитель на протяжении двух месяцев неоднократно называет тебя «Махатмой»?
Значение этого было тогда же пояснено всем сотрудникам:
«Когда Мы называем ученика Махатмой, Мы знаем утверждение великого потенциала» (22.2.193[4]: Письма в Америку. Т.1. С.58; см. также: Мир Огненный. Часть III. §10), —
и, как только нужда в таком сильнодействующем средстве отпала, разве не было оно оставлено?
Конечно, это лишь отдельные штрихи к картине того, что происходило в начале 1934 г., но, возможно, для нужд этих заметок достаточно?
Так же, как когда-то ослепленной Эстер Лихтман, им просто не приходит в голову...
Опять пускаем в ход «догадки»?
И «умение» заглядывать в чужую голову при всём том, что творится в своей?
...им просто не приходит в голову, что Учителя никогда не будут нарушать установленную Ими Иерархическую линию.
«Не приходит в голову» то, что даже нам посчастливилось запомнить, а если уж «пришло в голову», то что-то бредовое — вся эта публика «больная на голову»?
Правда, приятно ощутить себя в «здравом уме»?
Но неужели тут речь про «установленную Ими»? Ту, о которой прямо указано в письмах Е.И., где Доверенными названы она и Н.К.? Неужели этого кто-то не признаёт?
Или речь о С.Н.Рерихе, кого с не столь давних пор кто-то именует не иначе как «Махатмой», без кавычек и всякой связи с тем далёким эпизодом из его юности, когда Учитель несколько раз называл его так?
Но разве сам С.Н. или Ю.Н. требовали от кого-то такого отношения к своим Родителям, которое навязывается сейчас по отношению к С.Н. всем последователям МЦР? Однако и образ действия Ю.Н. и С.Н. ничему нас не учит?
Так, может быть, и директор Музея, осваивавший живые традиции движения «из первых уст», тоже знает кое-что из того, «что творилось в пространстве рериховского движения»?
И знает не просто по архивным листам, которые подчас путаются, а разобраться (или разбираться) в них одним не по силам, а другим и вовсе недосуг?
Человек, понимающий свою ответственность, может ли согласиться с теми, кто посмертно пытается затолкать С.Н. на сверхчеловеческий пьедестал, за чем непременно последует... — неужели мы уже забыли что?
От вавилонской башни до четырежды героев — опять и опять, по накатанному?
И, как было сказано, «только невежда или враг Бел[ого] Бр[атства] может низвергать Щиты Доверенных».
Кого же сама Е.И. называет Доверенными (с прописной буквы), Доверенными Владыки?
Читая в «Письмах»:
«Так от самого начала я была названа Доверенной Вл[адыки], и с тех пор неоднократно подтверждалось это Иерархическое Звено» (24.6.1935. Т.3. С.353),
«Истинно, не признающие Доверенных тем самым отвергают Учение, дававшееся и даваемое через них» (17.9.1935. С.525),
«...если бы эта группа осталась верной принципу Иерахии и Доверенным, через которых дается Океан Учения. ... Следует ярко утверждать, что Учение давалось и ПРОДОЛЖАЕТ даваться через Доверенных» (12.10.1935. С.581),
«Да, Океан мысли нового Учения дается Вел[иким] Вл[адыкой] М. через меня, также и через Н.К. Да, я названа Доверенной и Матерью Агни Йоги, ибо я прошла этот огненный опыт, и все книги давались и даются на основании этого опыта» (4.11.1935. С.631), —
возможно ли понимать это по-разному?
Такой Доверенной была Е.П.Б., через неё дано Теософское учение; осталось её наследие и архив, огромной важности задача по изучению и сохранению его; известна преданность отдельных её последователей, — но был ли кто-то из них после её ухода таким Доверенным?
С 1898г. давалось Учение Храма — однако не через теософов, а через Франчию Ла Дью. Будем ли сомневаться, что и тут верные последователи не только остались, но и записи новых бесед Учителей продолжались?
И всё же следующие Доверенные, Е.И. и Н.К., через которых давалось Учение Живой Этики, разве были из рядов «храмовников»?
Преданность ближайших сподвижников Е.И. и Н.К. служит нам примером, однако запись Учения с уходом Е.И. в 1955 г. завершилась; других Доверенных в этом смысле (т.е. находящихся в постоянном контакте с Учителем и записывающих Учение) среди участников Рериховского движения с тех пор как будто не было?
Значит, называя кого-то из них «Доверенным» в контексте высказываний Е.И., мы или запутались сами, или намеренно путаем других?
Но, как бы то ни было, мы что, уже не видим никакой разницы между миссией Доверенных, через кого даётся новое Учение, — и поручением тех, кому доверено достойно сохранить великое наследие, cодействуя другим в изучении его?
Зачем понадобилось исключать из трехтомника «Писем Елены Рерих в Америку», изданного, опять же, под надзором г-на Энтина, практически все письма, имеющие отношение к судебному процессу?
«Исключать»?
Согласно предисловиям издателей (а зачем бы им в этом лукавить?), эти письма не были туда включены — а тогда откуда их «исключать»?
«Не состоял» и «исключён» — уже забывается разница? Не рановато ли?
«Под надзором»?
Не можем допустить и мысли, чтобы директор Музея в столь любимой нами «свободной стране» действовал иначе, чем наше собственное начальство?
Не потому ли, что они раскрывают истинную позицию Елены Ивановны по отношению к краже ее манускриптов, к разгрому культурного строительства, к преступному равнодушию Америки...
К чему приводят все наши «догадки» и насколько они обоснованы, мы как будто уже многократно убедились?
А ведь позиция Елены Ивановны по этому вопросу была совершенно однозначной — запечатлеть все подробности чудовищного преступления для будущих поколений: «Понимаю, что тяжко собирать материалы и записывать историю мошенничества и предательства апостатов (83), — пишет она Зинаиде, — но сделать это совершенно необходимо... Можно представить себе, как будут интересоваться в недалеком будущем малейшими подробностями в истории учреждений в связи с неслыханным мошенничеством и предательством апостатов».
Действительно однозначна, да только «по этому» ли вопросу?
Разве необходимость «собирать материалы и записывать», т.е. сохранить для будущих исследователей, имеет хоть какое-то отношение к публикации этих материалов?
В архиве Центра-Музея имени Н.К.Рериха хранится немало материалов, связанных с процессом «Рерихи против Хоршей» и способных пролить свет на эту трагическую и во многом еще не ясную историю, разыгравшуюся в США в 1930-е годы.
«Пролить свет»?
Надо понимать, в развитие основных положений этой статьи?
Так сказать, «страницы незаписанной истории», написанные с помощью тени г-на Хорша «по мотивам документов» без оглядки на них?
Настоящая публикация — лишь первый шаг на этом пути.
Значит, будем «разбираться с предателями» дальше?
Но как возможно предательство Иуды, если нет предаваемого Христа?
Не хватит ли нам «самозванцев»?
Правда, шансы реально помочь кому-то из них, видимо, не слишком велики, если на протяжении всей деятельности Н.К. и Е.И., похоже, известен только один случай, когда такой «одумался»?
Конечно, речь о письме Е.И. «сыночку Учителя» от 15.6.1934 г. (Письма. Т.2. С.172-175), и разве не важно нам понять, почему оно оказалось действенным?
Не найдём ли ответ на это у Генерального директора МЦР Л.В.Шапошниковой (Позвольте мне сойти с пьедестала… / из газеты "Содружество", № 13-14, февраль 2004 г. - май 2004 г.)?
Предстаёт ли Е.И. перед «самозванцем» в ипостаси Иерарха? Или лишь сообщает о двух доверенных Его, не называя их по имени? И к этому добавляет, что «Никто из принятых учеников не имеет права оповещать себя до тех пор, пока Уч[итель] не найдет нужным Сам оповестить это»?
Можно ли сказать, что Е.И. неумолима и что фразы её разящи? Наверное, однако не будет ли это неумолимостью к тому, что грозит гибелью сыну? И фразы, разящие невежество и точным ударом высекающие искру духа, — не речь ли матери, исполненная боли за роковые ошибки сына-воина?
Чувствуется ли за её словами сдерживаемый гнев, всегда затемняющий разум? Или же это возмущение духа, вспышки которого целительны для заблудшей души и превыше всего оберегают её человеческое достоинство?
Говорит ли она о том, что её возмущает нарушение закона Иерархии самозванными «учениками»? Или речь идёт о конкретной живой душе — той, которая сама обратилась за поддержкой?
Так почему же, несмотря на определённый успех этого письма (переписка Е.И. с этим корреспондентом продолжалась ещё два года), ни Е.И., ни Н.К. никогда не обращались к массе других «заблуждающихся», например из числа теософов, признававших Учителя М., с призывами одуматься, сойти со своих пьедесталов и последовать за истинными Доверенными?
Неужели не хотели им помочь?
Или хотели и именно потому и не обращались?
Если мы — в слабой надежде, что нас не станут толковать превратно, — выскажем своё сочувствие автору статьи:
«Её считали... скорее жертвой, нежели злоумышленницей. Она во всём следовала указаниям своего начальства, но... её... не винили. Во время нашей заочной встречи (на материале статьи) общаться было непросто, ибо статья уже демонстрировала многие признаки расстройства памяти и ума (как результат установки на доказательство недоказуемого)», —
быть может, заокеанский директор Музея великодушно простит нам этот невинный плагиат?
К сожалению, сохранить его заключительную фразу мы не решаемся: разве можно не внять важному предостережению, содержащемуся в этой статье, — насколько опасны суждения на основании одних только «бумаг»?
И, вместо заключения, не стоит ли вернуться к словам Е.И., вынесенным в качестве эпиграфа?
«На последней ступени носитель Света, неизменно, испивает чашу яда, чашу предательства со стороны ближайших. Так было, так и есть. Чем ярче Свет, тем гуще тьма... В истории каждого Носителя Света вписана трагическая страница черного предательства».
Не правда ли, почти непреодолимый соблазн для сегодняшних «самозванцев» и «самоназначенцев» (т.е. тех, кто пытается играть роль, превышающую его реальные духовные достижения) и их окружения?
Легко ли удержаться и не обратить эти трагические слова в средство возвеличить себя до «Носителей Света» и, одновременно, представить предполагаемых «конкурентов» или прежних сотрудников из числа несогласных как «чёрных предателей»?
«Истинно, Культура нуждается не только в охране, но необходимо уметь сражаться за Культуру, тогда только человечество начнет выходить из своего одичалого состояния».
Так что же, положа руку на сердце, — можно ли признать, что мы хотя бы начинаем «выходить из своего одичалого состояния»?
И что мы действуем и ведём себя как действительные последователи Рерихов и Учения Живой Этики?
Или «правильные» последователи — это как раз те, кто во всём следует за нами, как некогда за генеральной линией?
Неужели и этот опыт никого ничему не научит?
Т.О.Мытарь,
Н.Е.Стрелочник